Эту полуразрушенную церковь я обнаружил случайно. Проехать мимо не мог. Весьма советую всем, у кого есть возможность, посетить это место. К сожалению, судьба этой церкви – еще одно черное пятно нашей истории. Да простит меня читатель, я потесню правила сайта и приведу весьма длинный, но очень интересный отрывок из романа очевидца событий Попова И.С. (нашел на сайте sobory.ru). Эту же историю, может, чуть менее подробно, мне поведали местные мужики. Итак: «Зима 1929 года пришла спокойно. Людей никто не трогал, не тревожили хлебопоставки, никого не арестовывали, даже перестали разговаривать о колхозах. Одни считали, что это было связано с тем, что высокое начальство боялось притеснять людей, боясь уменьшения посевов. Другие думали, что Варейкис сдержал свое слово и намылил головы не в меру ретивых партработников. Многие же предсказывали, что это тишина перед бурей. И буря грянула. В тот тихий солнечный день, после всенощной, народ потянулся к церкви. Шли целыми семьями, неспеша, мужики чинно раскланивались со знакомыми, слегка поднимая картуз с высокой тульей. Состоятельные мужики были одеты в шерстяные костюмы, на ногах яловые сапоги с голенищами-бутылками, на которые надевались галоши даже в сухую погоду. Галоши служили не только признаком достатка в семье, но и предохраняли от стирания подошвы сапог, которые порой служили нескольким поколениям семьи. Бабы были одеты проще: на голове у всех были белые платочки, привязанные узелком под подбородком, в клетчатых поневах и высокие со шнуровкой сапожки. Молодежь была одета ярко и цветисто. Ребята красовались разноцветными расшитыми шелковыми и атласными рубахами, в шерстяных костюмах, в картузах с лаковыми козырьками, из-под которых выглядывали расчесанные чубы. На ногах были не только яловые, но иногда и лаковые сапоги. Обязательным был витой с бахромой пояс. Девчата красовались расшитыми сарафанами, с монистами на шее и в таких же, как у матерей, сапожках. Но у всех на головах был скромный платочек. Те, кто простоял всенощную, высыпали на паперть и ждали своих родных, а вновь пришедшие входили, крестясь, в церковь, подходили под благословение священника, выставляя для освещения куличи, пасхи и крашеные яйца. Из церкви люди выходили с посвященными лицами, с каким-то умилением во взорах и даже ясно солнышко ласково смотрела на эту наглядную и веселую толпу. А люди обнимались, целовались, пожимали друг другу руки и хлопали по плечам и спинам. Ребята гонялись за девками, стараясь поймать свою избранницу, и предлагали похристовываться, пред этим утерев губы рукавом. Да и сами девчата не отказывались от этого удовольствия. В этот момент всеобщего ликования в церковь вошли Митька Жук, Гришка Казак, Петька Лобода с сыном Семеном, Варька Култышкина и несколько членов группы бедноты. Митька Жук поднялся на паперть, а потом, выждав минутку, заявил: - Товарищи крестьяне! По постановлению партии и нашего правительства, а также по решению сельской парторганизации и сельсовета церковь, как рассадник опиума среди народа, закрывается и отныне всякая церковная служба запрещается. А поэтому прошу всех расходиться по домам. Всех, кто будет баламутить народ, и мешать этому справедливому делу, будут арестованы и переданы суду. После такого яркого выступления в полной тишине Митька Жук в сопровождении своих сподручных вошел в церковь, не сняв шапки. Они остановились перед старым священником, отцом Василием. Митька подошел к нему, вырвал у него из рук массивный серебряный крест и сказал, чтобы он убирался вон. Отца Василия после всеношений плохо держали ноги, а новость о закрытии церкви совсем подкосила его и он, шаркая старческими ногами, с трудом нагнув голову, пошел на улицу. За ним, крестясь и рыдая, потянулись те, кто еще не успел окрестить куличи и пасхи. Они расставили на паперти пасхальные яства и стали просить отца Василия освятить принесенное с собой, ведь грех вернуться домой и разговеться оскверненной пасхой. Священник поднял голову, оглядел свою паству, и видя скорбь и мольбу в ее глазах, на миг прибодрился и стал махать почти сухим кропилом над куличами, осеняя себя и людей крестным знаменем. Церковь опустела, остались там только Митька Жук со своей свитой, но за оградой толпился народ, хотя после великого поста и скорбной недели все люди нуждались в основательной еде, чтобы восстановить силы. Забрав ключи у дьячка, и выпроводив всех не улицу, добровольцы этого варварства разгромили иконостас, алтарь, сняли со стен иконы и все выбросили на улицу, облили все керосином и подожгли. Люди, окружившие этот необычный костер, крестились, глядя на это святоставство со скорбью и тревогой, говоря, что это даром не пройдет. Была сокрушена не только обстановка в церкви и содрано убранство, но разбиты и цветные витражи. Когда сухие и промасленные иконы жарко заполыхали, люди бросились к костру и стали голыми руками выхватывать из него святые лики, прижимать их к себе, завертывать в платочки, фартучки и торопливо уносить домой. Первой бросилась к костру набожная бабушка Варвара Володякина. Она успела вытащить из костра икону Казанской божьей матери, небольшую икону Владимирской божьей матери и редкую икону божьей матери Троеручницы. Так были спасены многие иконы старинного письма. Все, что творилось в этот день вокруг церкви, не укладывалось не в какие рамки здравого смысла. Эти недалекие и забитые нелюди не понимали того, что они творили. Они не понимали, что, разгромив церковь, они вынули из русского человека душу. То, что они делали, не делали даже орды монголо-татар. Расправившись с внутренним убранством довольно легко, добровольцы встали в тупик, как снять с колокольни колокола и кресты. Давно в селе шли упорные слухи, что два огромных креста венчающие купола церкви, сделаны из чистого золота. Ели бы люди могли здраво рассуждать, то они поняли бы, что не мог прадед последнего барина отвалить на сооружение крестов десятки пудов золота и не потому, что ему этого было жалко, а потому, что он, военный, не имел никакого богатства. Весь род Сомовых тянул воинскую лямку и богатства не накопил. На ноги они встали после Отечественной войны 1812 года, когда погиб в бою единственный сын деда, служивший в армии Багратиона. Сын генерала, внук получил поместье и достаточное вознаграждение. И дед решил увековечить память о сыне постройкой храма. Не известно чем угодил сын погибшего генерала Николаю I, но он получил богатые поместья не только в Воронежской губернии, но и на Украине. С тех пор Сомовы разбогатели, вошли в силу и считались самыми состоятельными людьми на свете. Но, ни Митька Жук, ни его подручные не знали истории Сомовых и считали, что все баре купались в золоте. Это призрачное золото Сомовых затуманило недалекие умы сельской бедноты. Они жаждали, как скорее добраться до крестов, но прежде нужно было сбросить с колокольни колокола. А как это сделать никто не знал. Но кто-то подсказал им, что купола нужно сначала опустить на крепкие бревна, а потом сбросить их с колокольни на земель. Так и было сделано. Целых три дня ретивые добровольцы с помощью веревок опускали колокола на бревна, а потом сбрасывали их на землю. Искореженный и разбитый металл погружали на повозку и оправляли в город. С крестом вышла заминка. Вся беда заключалась не только в том, что эти кресты были установлены не только на значительной высоте, но и в том, что на пятачке, на котором крепились кресты, могли поместиться самое большие два человека. Поэтому после долгих споров было решено послать двух человек, которые должны были привязать к кресту веревки, спустить их до земли и общими усилиями свалить кресты на землю. Когда решение было принято, то выяснилось, что никто не хотел подниматься на колокольню. На Руси еще давно было замечено, что в богатом селе проживало не менее двух дураков, в других же обычно по одному. Не было исключением из правил и это село, в котором проживал придурок Ванька Попов, парень лет тридцати, крепкое и безобидное существо. После закрытия церкви люди разошлись по домам и занялись своими повседневными делами, и только бездельники, типа Лободы и Култышкиной, оказались в ограде и тут же, ввиду постоянной незанятости, своими телячьими глазами тупо смотрел Ванька на возню взрослых людей. Каждый сброшенный с колокольни колокол он встречал с восторгом и даже слегка подпрыгивал. Когда же мужики грузили обломки колоколов на подводы, Ванька с каким-то детским восторгом бегом подносил им осколки искореженного металла. И вот разбитые колокола увезли и после долгих споров, и притязательств Семен Лобода вызвался залезть на колокольню и привязать веревки к кресту. Договорились, что Семен поднимиться наверх, спустит веревку, к ней подвяжут лестницу, которую при помощи веревки будут поднимать до самой маковки. Когда Семен, обвязанный веревками, поднялся по крутым порожкам на колокольню, то увидел, что за ним полз и дурачок. Он хотел отругать его и отправить назад, но передумал, решив, что крепкий парнишка не будет ему помехой. До звонницы они вдвоем быстро подняли лестницу, а потом Семен, оставив ее снаружи, и заставив Ваньку держать, пополз выше. Добравшись до следующего яруса, он дернул веревку и лестница, упиравшаяся нижним концом в неширокий карниз, скользнула вдоль стены, быстро опустилась вниз, потянула за собой дурака. Ему нужно было бросить лестницу, а он со страху еще больше вцепился в нее, не удержал ее, перелетел через барьер и, распластавшись в воздухе, грохнулся на землю. Это произошло в считанные секунды, что стоявшие в низу мужики не сразу поняли что случилось. Когда подбежали к нему, то Ванька Попов уже не дышал, а из носа и открытого рта струились ручейки алой крови. Случись это в другое время, все село пришло бы проститься с этим несчастным человеком, но теперь во всем селе не нашлось несколько досок на гроб, и никто не хотел его ладить. Отец Василий, сославшись на болезнь, отказался отпевать покойника. Так и похоронили сельскую примечательность без гроба, завернув в дырявое веретье. Иногда люди бывают злыми. После этого трагического случая ни партийные, ни комсомольские работники, ни члены группы бедноты уже не отважились снимать кресты, для этого вызвали из города двух верхолазов, которые быстро с ними расправились. Какое же было разочарование активистов, когда они узнали, что оба креста были отлиты из обычного чугуна, покрытого позолотой. Но, массивный серебряный крест отца Василия, серебряные оклады икон, дорогие расшитые золотом покрывала, серебряная чаша для причастия – все исчезло без следа…»
