Памяти Виктора Цоя посвящается
В далёком 1982 году я впервые услышала "М-м-м-м-м, восьмиклассница-а-а, М-м-м-м…". И следом "Просто хочешь ты знать, где и что происходит…". Немного погодя, когда мы с моими ленинградскими братишка и их друзьями "видели ночь, гуляли всю ночь до утра", смотря, как разводятся и снова сводятся мосты, на одном из этих мостов услышала залихватское "Я сажаю алюминиевые огурцы, а-а на брезентовом поле". Необычный, узнаваемый голос исполнителя, в котором явно чувствовался металл, интриговал. Так в мою жизнь вошёл Виктор Цой и группа Кино. Тексты их песен подкупали своей простотой. Это вам не "Всё, что в жизни есть у меня, всё, в чём радость каждого дня, всё, что я зову своей судьбой, связано, связано только с тобой". Наверное, семейным парам эти слова были понятны и близки, но нам, молодым и свободным такие слова казались неискренними и какими-то слащавым. А тут - "Мамина помада, сапоги старшей сестры"... Ой да и мы так на свидания свои первые собирались! У сестры сапоги на вечер выклянчишь, у подружки кофточку на денёк одолжишь, у мамы косметику на часок умыкнёшь и вот уже важно плывёт вся такая из себя красивая де́вица лет 14-и на свидание к своему, пока безусому (не выросли ещё усы-то) кавалеру :) Всё просто, всё знакомо…
По радио неслось что-то пафосно-приторное, с привкусом пропагаднды. Песни советовали точкам-тире телеграфным искать нас на стройках, ведь по его мнению, наш "адрес - не дом, и не улица", а весь огромный Советский Союз. И вообще, сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня". Э-э, стойте, как "не личное"? У нас его слишком мало было, ещё хочется, а тут предлагают его стройками заменить… Или вот ещё: "Любовь, Комсомол и Весна"... Весна, Любовь - это, конечно, хорошо, и комсомол - хорошо, если он чуток отдельно, но любить вместе с комсомолом как-то не хотелось...
Виктору Цою тоже не сиделось на месте: "Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда зовет меня в путь." А потом "И опять на вокзал, и опять к поездам, и опять проводник выдаст белье и чай.."
И его слова легко проникали в молодые души, задевая какие-то неведомые струны…
Мы, юные, только-только вступали во взрослую жизнь. Но что мы от неё хотим? Жить так же, как живут наши родители? А не скучновато ли? Так чего мы хотим? А мы и сами не можем внятно объяснить. По-другому. Но как?
В песнях Цоя не было ответов на наши вопросы, не было готовых рецептов. Он просто говорил, что мы не одиноки в своих стремлениях жить иначе, как-то исподволь внушая нам уверенность в себе.
"Мы родились в тесных квартирах
Новых районов
Мы потеряли невинность
В боях за любовь
Нам уже стали тесны одежды
Сшитые вами для нас одежды".
"Я ждал это время, и вот это время пришло,
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло,
Их не догнать, уже не догнать."
В своих песнях Витя не рисовался, не корчил из себя всезнающего мудреца. Он признавал, что "Мы не можем похвастаться мудростью глаз и умелыми жестами рук", но нам и без этого всё было понятно. Мы понимали его, а вместе с ним - и себя.
Цой стал для многих из моего тогдашнего окружения этаким глотком свежего воздуха. Витины песни были этаким срезом нас, тогдашних, той нашей жизни 80-90-х. И песни эти, так же, как и мы, были разными: когда-то - лирическими ("Малыш"), когда-то - хулиганскими ("Мама-анархия"), когда-то беспечно-раздолбайскими ("Бездельник"), когда-то - задумчиво-филосовскими ("Кукушка"), когда-то - по-бунтарски непослушными ("Закрой за мной дверь").
Тексты Цоевских песен тяжело читать, как стихи, их непроизвольно начинаешь напевать. Как песни они звучат, а как стихи - неровные, угловатые. Но и мы были такими. И вот это отсутствие нарочитой прилизанности, эта естественность подкупали.
Впрочем, почему "подкупали"? Почему в прошедшем времени? За 30 с лишним лет успело смениться несколько поколений молодёжи, и каждое из них находило в цоевских песнях что-то близкое и родное для себя.
И, судя по тому, как часто молодые уличные музыканты исполняют Витины песни, их естественность и искренность подкупают и сейчас. А цоевская "Перемен!" и сейчас, более 35 лет спустя, является гимном протестов.
Я очень хорошо помню тот день... Обычное летнее утро. Я спускаюсь вниз, к почтовому ящику, достаю Московский комсомолец, а там… Большой портрет Виктора Цоя в чёрной рамке, подзаголовок "Человек в чёрном больше никогда не зайдет в нашу редакцию"... МК сообщал, что вчера, 15 августа 1990 года под Ригой в автокатастрофе трагически погиб Витя. Ощущение потери очень близкого человека. Оторопь. Неверие. Непринятие. Такой молодой… Как так? А как же теперь без него? Да нет, не может быть! А если всё же правда? Боль…
Эту страшную газетную вырезку я храню до сих пор. Зачем? Не знаю… Мне так надо и всё!
Вите было всего 28. Какая несправедливо короткая жизнь… Но какая яркая! Как будто про себя он написал эти строки:
"И мы знаем, что так было всегда
Что судьбою был больше любим, -
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым
Он не помнит слова "Да" и слова "Нет"
Он не помнит ни чинов ни имён
И способен дотянуться до звёзд
Не считая что это сон
И упасть опаленным звездой по имени Солнце"
А в стране стали появляться народные рукотворные памятники любимому музыканту. В Питере и придумывать ничего не надо было, там была Камчатка - котельная, где в разные года работал Цой и другие питерские музыканты. А Витина стена на московском Арбате появилась совершенно спонтанно, когда в день его гибели кто-то не смог сдержать своей боли и выплеснул её на стену в Кривоарбатском переулке, размашисто написав "Сегодня погиб Виктор Цой"
А кто-то другой так же эмоционально написал "Цой жив!" На той же стене стали появляться новые надписи, строчки из песен, а потом и портрет Виктора, который привезли с осеннего концерта, устроенного в память о нем. Здесь постоянно собирались поклонники группы Кино, звучали Витины песни. Стену Цоя несколько раз закрашивали, но фанаты её быстро восстанавливали.
Стены Цоя появлялись и в других городах. Где-то успешно, где-то - не очень (закрашивали, сносили).
Рукописи не горят, а поэты, музыканты не умирают. Живут их песни, в которые они вложили частичку себя, частичку своей души. И через эти песни ушедшие музыканты продолжают говорить с нами. Они живут в своих творениях, они живут в нашей памяти... А раз так - то, воистину, Цой жив!
