Октябрь 41-го для Орла, несмотря на рано наступившую зиму, выдался очень жарким. Как ни готовилось партийное и военное руководство, всё случилось очень неожиданно. 30 сентября 2-я танковая группа генерала-полковника Гудериан, приступив к реализации планов операции «Тайфун», перешла в наступление. Прорвав оборону РККА в районе Шостки моторизированные корпуса не встречая сопротивления, через Севск, Дмитровск и Кромы к 3 октября подошли к Орлу. 2 октября на Московском направлении переходят в наступление основные силы группы армии «Центр». Батальон конвойного полка НКВД в составе чекистов и ополченцев истребительных батальонов, зенитчики и в срочном порядке переброшенные в Орёл и десантировавшиеся части 201-й воздушно-десантной бригады, пытавшиеся остановить врага на подступах к городу, не имели ни единого шанса. Весь актив в пожарном порядке покинул, фактически бежал из города. В последствии командующий Орловским военным округом генерал-лейтенант А.А. Тюрин за сдачу города коллегией Верховного суда СССР был осуждён на 7 лет лишения свободы. 1-й секретарь Орловского обкома ВКП(б) В.И. Бойцов освобождён от должности с формулировкой «как не справившийся». Местное население получило практически два года жизни в оккупации. И после Победы, кто остался жив, были вынуждены отвечать положительно на вопрос «Личного листка по учёту кадров», «Находился ли на территории, временно оккупированной немцами в период Отечественной войны (где, когда и какую работу выполнял)», поставившего не один жирный крест на послевоенной карьере многих людей.
Среди тех, кто оказался на «временно оккупированных территориях», был и мой отец, ребёнком с матерью и старшими сёстрами дважды попадал под оккупационный режим. Сколько не расспрашивал я их о тех временах, все воспоминания не носят экспрессивной окраски, свойственной официальной пропаганде. Хотя «хлебнуть» им пришлось не мало, а соседнюю , с риском для жизни, спасая раненых бойцов РККА, и местных мирных жителей. А для некоторых оккупация закончилась Голгофой или «подиумом» так говорят сегодняшние коллаборационисты.
Агафья Ивановна Куренцова, главный врач участковой больницы, одна из таких людей, стала народной героиней, при этом по определённым причинам не вызывала пиетета у официальных властей. Но обо всём по порядку.
Вспоминает житель Кром Г.Ф. Скалдин: «Ранним майским утром 1927 года в избу-читальню села Апальково постучали, что было тогда непривычным для сельской местности. Вошла молодая женщина среднего роста, волосы рыжеватые. Представилась: Агафья Ивановна Куренцова, выпускница Воронежского университета. Назначена врачом в Апальковскую больницу. Кстати, моя матушка родом из Апальково, а я из Кромской деревни Алексеевки. В то время я был секретарем Нижнее-Боёвской волостной партячейки и замещал председателя волисполкома Черникова, который уехал сдавать экзамены в Лесной институт. Нам с Куренцовой предстояло решить, в каком помещении открыть больницу, так как бывшая земская пришла в негодность. Помню наш разговор. – Как вы добрались до Апальково? – спросил я. – От Орла до Кром на перекладных, а с рассветом сюда пешком. Осмотрела больничное хозяйство и к вам. Никуда не годится такое хозяйство. На несколько минут мы отвлеклись от главной темы. Агафья Ивановна спросила уже более настойчиво: - Так что вы можете предложить? Есть ли подходящие помещения? Я ответил, что есть прекрасные здания в хуторе Рыжном, в бывшем имении братьев Щербачевых, там пока располагается волисполком. Рядом большой фруктовый сад, три пруда, вокруг лес и луга. - А для волисполкома найдется место? – уточнила Куренцова. Я знал, что в Верхней Боёвке в здании «Сельхозкредитсоюза» есть пустующие комнаты, и сослался на них. Агафья Ивановна оживилась, расспросила, как найти хутор Рыжный. Мы вышли. Я показал ей дорогу на Холодово, объяснил весь восьмикилометровый путь. Как выяснилось потом, Куренцова всё осмотрела в Рыжном и незамедлительно отправилась в Кромы, а оттуда в тот же день в Орёл. Такая это была неудержимая натура. Скоро губисполком по ходатайству губздравотдела отдал здание Нижне-Боёвского волисполкома под больницу. Куренцова проявила большую настойчивость при ее создании, в короткий срок были выделены средства. А бюджеты тогда были ограниченные. Ещё не строилась железная дорога Москва-Донбасс, не было Магнитки на Урале, не было Сталинградского и Харьковского тракторных заводов, на станции Саханская под Орлом стояли в тупике двести паровозов, уцелевших с Гражданской войны и требовавших ремонта, а на больницу отпустили средства. Агафья Ивановна умела организовывать, словно была врожденным хозяйственником. Скоро все помещения были приведены в надлежащий вид, завезено оборудование, и 1 сентября больницу открыли. О ней заговорили как о самой образцовой, располагающей прудами, пахотной землей и большим подсобным хозяйством. Больницу назвали в честь казнённых американских рабочих Сакко и Ванцетти».
Куренцова в самое короткое время за медицинские таланты и как бы сейчас сказали «за активную жизненную позицию», становится необычайно известным и авторитетным человеком в этих «околотках», а её имя обрастает легендами. Мне доподлинно не известна её врачебная специализация, когда «майским утром» 27-го она стучалась в двери апальковской избы – читальни, осмелюсь предположить, эта специализация была терапевт, или её тогдашний аналог. Но все отмечают, что она была прекрасным хирургом, лор-врачом, гинекологом, инфекционистом, травматологом, терапевтом. Оказывала стоматологическую помощь, занималась фитотерапией. В годы, когда была официально запрещена абортация, спасала женщин после того как их пользовали «бабки-повитухи». Помимо прочего она была психиатром и психологом. Активно работала с мужским контингентом, практиковавшим насилие в семье. «А мужики знали, что лучше отсидеть сутки в кутузке, чем держать ответ перед ней. Сколько прожила, не слышала ничего такого о врачах. О ней сочинить бы медицинское пособие, чтоб у каждого врача лежало на столе», вспоминает старшая медсестра Мария Петровна Пожидаева. Зачастую за помощью к ней едут и идут не только местные, но и жители других районов. Никому нет отказа, домой она уходит только переночевать. При этом на вызовы ездит в любую погоду и время суток.
Авторитет её таков, что именно к ней за помощью обращается районное начальство, когда в одном из колхозов крестьяне стали разбирать «социалистическое имущество». В ее доме считали за честь бывать секретарь райкома, военком, начальник милиции и прочее начальство. В 30-м году, с целью «разгрузить женщин», она занимается организацией детских яслей в районе. Все отмечают не только врачебные и организационные таланты, но и то, что она была «крепким хозяйственником». В короткое время были приведены в порядок все постройки бывшей экономии на хуторе Рыжном, переданные больнице. Расчищен парк и яблоневый сад. Почищены и зарыблены три каскадных пруда. Имелся коровник, свинарник, конюшня, пасека, было выделено 10 гектаров пахотной земли. Больные те, кто умел, вязали носки, в которых ходили пациенты зимой или в холодное время года. Больница в короткое время преобразилась и стала напоминать санаторий с посыпанными песком парковыми дорожками и лодками на пруду. Есть свидетельства, что у некоторых пациентов пропадали болезненные симптомы, как только они сюда попадали, сама обстановка оказывала терапевтический эффект.
Не смотря на весь этот «глянец» Агафья Ивановна была обычным человеком, со своими «скелетами в шкафу». По словам её подруги Надежды Петровны Казаковой, директора Коровье-Болотовской школы, Куренцова ещё в Воронеже студенткой жила гражданским браком с лётчиком. Но не смогла простить ему один поступок, разошлась, а дочку Ирину на время отдала в приют. Обосновавшись в Рыжном, забрала дочь к себе. Ходила легенда и о том, что Куренцова взяла на воспитание дочь погибшей подруги. Дескать, ради морального благополучия девочки выдала её за свою. Агафья Ивановна не была красавицей, но при этом была чрезвычайно «обаятельна и привлекательна» и здесь в Кромах у неё не было недостатка в ухажёрах. Замуж она вышла за Ивана Васильевича Глушенкова, механика Гнездиловской МТС. Он был намного старше Куренцовой, с виду неказист и к тому же был с алкогольным пороком. Что привлекало в нем Агафью Ивановну, никто понять не мог. Впоследствии он работал завхозом в больнице. Из сохранившейся переписки с родным братом Алексеем Ивановичем Куренцовым, датированной ноябрём 1937 года: «Собралась к ликвидации. Задержали праздники и запущенность отчетов. Затем меня включили в избирательную комиссию по выборам в Верховный Совет – председателем. После этого отозвали из отпуска и перенесли его на после 12 декабря. Следовательно, до этого времени я буду находиться в Рыжном, а потом всеми силами буду стараться уйти. Иван Васильевич продолжает после вашего отъезда пить почти без просыпа до настоящего времени. Бывали редкие перерывы на один день. Последние три дня не пьет. Это первый длительный перерыв. Долго ли продержится – не знаю. Но веру в его исправление я потеряла. Пусть живет, как ему хочется. Куда я поеду – путь еще не определила. Мне необходимо только сдать больницу, а путь сам по себе найдется». Что побудило беспокойство Агафьи Ивановны, которая собиралась всё бросить и бежать в никуда доподлинно не известно, но навряд ли это связано с мужем. Учитывая год, вполне возможно возникли проблемы с надзорными органами, и солировавшим в тот год НКВД. Как теперь известно, в те времена, необратимые последствия могли коснуться каждого, даже ничего не надо особо было для этого делать.
Очень интересна личность родного брата Агафьи Ивановны. Алексей Иванович Куренцов в юности увлёкся работами путешественников и исследователей Дальнего Востока В.К. Арсеньева Н.М. Пржевальского, Р.К. Маака. После окончания Ленинградского университета в 1933 году он переезжает в Приморье и на протяжении почти пятидесяти лет до конца своей жизни работает в Дальневосточном филиале Академии наук СССР, выполняя энтомологические и зоогеографические исследования. За это время ученый побывал более чем в 30-ти экспедициях, сложнейшие маршруты которых охватывают территорию Приморья и Приамурье, Сахалин, Курилы, Камчатку, Магадан, Чукотский край и Корякский автономный округ, а также Восточное Забайкалье и Якутию. Его считают основателем дальневосточной школы энтомологов. Будучи учеником Кромской гимназии в июне 1912, он вместе с семилетним племянником Сашей по прозвищу Саней, совершает первую пешую экспедицию из родного Шереметьева к , с целью убедиться, что «река берет начало в двух источниках, похожих на человеческое око». При этом они стали фактически первопроходцами зоогеографами. По мнению зоолога профессора А.А. Браунера на тот момент «природа Орловской области исследована меньше, чем Центральная Африка». В зрелые годы Алексей Иванович, вместе с Сашей, прошли не только всю территорию верховьев Оки, но и по поручению орловского ботаника профессора В.Н. Хитрово совершили большое путешествие для изучения западной границы Орловской лесостепи. С рюкзаками за плечами они исколесили Орловскую область и прилегающие к ней районы Брянской.
Но что быто там ни было, в октябре 1941-го Куренцова по-прежнему возглавляет больницу им. Сакко и Ванцетти. Достоверно неизвестно, какие были инструкции персоналу больницы на случай оккупации. Матвей Матвеевич Мартынов сотрудник КГБ, впоследствии ставший журналистом, изучавший и сделавший публичным многие страницы истории орловского подполья писал, что, со слов И.Н. Силина работника военкомата до самого прихода немцев, работавшего в мобилизационной комиссии вместе Агафьей Ивановной в Кромах, он отправил её в Рыжный чтобы собрать вещи и вместе отправиться в действующую армию. Но забрать из Рыжного Куренцову ему так и не удалось. Машина Силина попала под обстрел немецких мотоциклистов, он сам еле спасся, и ему не удалось попасть на хутор.
Последствия прорыва 2-й танковой группы вермахта для РККА были катастрофичны, Брянский фронт в составе трёх армий, закрывавший Орловскую область с запада, оказался в окружении, а путь для немцев на Москву оказался свободным. Ставка в экстренном порядке перебрасывает в Мценск, формирующийся на ходу 1-й особый гвардейский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Д.Д. Лелюшенко. Немцев остановить не удалось, но действия корпуса и особенно 4-й танковой бригады под командованием полковника М.Е. Катукова, вошли во все учебники по тактике, в профильных музеях обязательно присутствуют материалы об этих событиях, и конечно не обошли вниманием их и .
Три армии Брянского фронта попали в непростую ситуацию, обычно к тем событиям применяют формулировки: «роковой октябрь 41-го», «трагедия и героизм Брянского фронта», «». И естественно «выстоять в этих тяжелейших условиях могли лишь сильные духом, мужественные, бесконечно терпеливые и преданные Родине люди». 50-я армия с боями, через Брянские и Калужские леса отходила к Белёву, а 3-я и 13-я прорывались на юго-восток к рубежу Малоархангельск, Поныри, Фатеж, Льгов. Больница им. Сакко и Ванцетти расположенная в полосе 3-й и 13-й армий, фактически единственное на тот момент функционирующее лечебное учреждение, да ещё с подсобным хозяйством почти сразу же превратилась в военный госпиталь. Жители ближних и дальних деревень направляли выходивших из окружения бойцов в Рыжный, «немогутных солдатушек» привозили на телегах. Впоследствии Куренцова специально высылала своих работников прочёсывать окрестности и собирать окруженцев. По воспоминаниям одного из первых пациентов С.П. Мироненко, в первое время больницу готовили к эвакуации вместе с ранеными, которых вначале было немного. Но первые подводы, отправившиеся в сторону Карачева, встретились с нашими отступающими частями, и пришлось поворачивать обратно. Ну а когда «пациентов» стало столько, что они заняли все помещения больницы, об эвакуации не могло быть и речи. Все нуждающиеся красноармейцы находили здесь помощь. Здоровые и легкораненые получали необходимую передышку и после отдыха отправлялись дальше. Раненные, нуждающиеся в госпитализации, оставались для лечения.
Немцы в Рыжном появились не сразу. На въездах в хутор, расположенный на некотором удалении от населённых пунктов, Куренцова выставила таблички, предупреждающие о сыпном тифе. И это до определенной поры останавливало оккупантов. Но естественно оккупационные власти были проинформированы «доброжелателями» о сложившейся ситуации. По воспоминаниям очевидцев самые первые немцы, появившиеся в хуторе, были не агрессивны. Здесь стоит сделать небольшое «лирическое отступление». Ещё в сентябре у села Нижняя Боёвка был сбит немецкий самолёт и лётчика в тяжёлом состоянии местные жители привезли в больницу. Куренцова не только его лечила, но и не отдала его, сославшись на то, что не может отступить от клятвы Гиппократа, приехавшему военкому и товарищам из компетентных органов. Прибывшие немцы долго рассматривали карту. А когда узнали, что в больнице немецкий летчик, бросились в палату, расцеловали соотечественника, завернули в несколько одеял и понесли к машине, осыпая медиков благодарностями. Впоследствии выздоровевший пилот написал письмо коменданту района Темпелю, чтобы при необходимости тот помог Куренцовой, заверял его, что таких врачей не хватает великой Германии.
Естественно долго так продолжать не могло, новым властям естественно сигнализировали, в том числе и работники больницы. По воспоминаниям очевидцев одним из таких информаторов был фельдшер Дронов. Н.П. Казакова: «Фельдшер Дронов доложил в Кромское гестапо, что Куренцова скрывает офицеров и генерала. Приехали немцы. Я в это время пришла в больницу, чтобы позвать Агафью Ивановну на завтрак, и все случилось в моем присутствии, запомнилось на всю жизнь. Майор спросил:– Где Дронов? – На приеме в амбулатории, – ответила она. Направились туда и скоро вернулись с ним. Пошли по палатам, потребовали поднять руки тем, кто еврей, офицер, коммунист. Никто не ответил. Тот же вопрос задали Куренцовой. Она сказала, что как врач это выяснять не имеет права. Её ударили головой об стенку.– А кто здесь генерал? – Званиями не интересуюсь, больные у меня все равны. Вашего летчика так же лечила. Снова удары и ругань, мне стало не по себе. Дронов повел немцев к Данилову. Его забрали и увезли в Кромы. Дальнейшая судьба Сергея Евлампиевича неизвестна».
«Группу риска», офицеров, коммунистов, евреев размещают по окрестным деревням в домах надёжных людей для долечивания. Выздоровевших отправляют за линию фронта или к партизанам. Обстановка в больнице внешне выглядела для непросвещенных вполне спокойной. Как обычно, приходили селяне со своими хворями, а медики привычно выезжали в деревни, чтобы оказать медпомощь или облегчить роды женщинам. Но таилась за этой внешней стороной и другая жизнь. По ночам в Рыжный приходили и уходили, что-то приносили или уносили. Медсестры и учителя рисовали карты местности для тех, кому надо было уйти в Дмитровские, в Брянские леса или к линии фронта, выводили их по проселкам. Больница превратилась в подполье. По просьбе Куренцовой учитель физики А. Коршунов собрал радиоприёмник и соответственно, посвящённые люди были в курсе текущего положения дел на фронтах. Как ни контролировала новая власть больницу через своих доносчиков и регулярные рейды, подполье функционировало своей скрытой от посторонних глаз жизнью. Параллельно Агафья Ивановна привлекается в комиссию по отбору молодёжи для отправки в Германию, где она занимается медицинским освидетельствованием. И развивается «романтическая» линия. Ещё с мирных времён её поклонником был районный фотограф Ульянов, немец по национальности, высланный в Сосково с Поволжья. В новых условиях он стал бургомистром и со слов Н.П. Казаковой, однажды Куренцова поведала ей что Ульянов, настойчиво просил её руки и сердца. Убеждал: Ивана Глушенкова мы на время изолируем и попробуем жить по-новому. Какое решение приняла Агафья Ивановна, достоверно не известно. Но известно, что вскоре, в марте 1942 года, Глушенкова забрали как коммуниста в тюрьму в Кромы. Ульянов же в свою очередь не мог не знать о том, что происходит в больнице, но закрывал на это глаза.
По воспоминаниям одного их пациентов госпиталя В.П. Розумняк: «Агафья Ивановна была человеком решительным. В августе сорок второго года она задумала дерзкий план: из тех, кто находился в больнице и в деревнях на квартирах, сколотить 3-4 группы по 25-30 человек, подготовиться с помощью партизанских связных и уйти в Брянские леса. Идти предполагалось параллельно железной дороге Нарышкино-Карачев, заминировать ее в нескольких местах. Но уйти не успели». Под утро 27 августа 1942 года больницу оцепили немцы, всем приказали оставаться на своих местах, шныряли в чуланах, в пристройках, на чердаках, вспарывали подушки и матрацы. Искали рацию, документы. Всех, кто был в эту ночь в одном доме с Агафьей Ивановной, увезли вместе с обитателями госпиталя в Кромы. Как потом вспоминала дочь Куренцовой Ирина, обыск производился по наводке кого-то из «своих». Дронов, Туенков, Улыбин имена тех работников больницы, кто активно сотрудничал с оккупационным режимом. Первое время задержанных держали в Кромской тюрьме. Старшая медсестра М.П. Пожидаева сидевшая в одной камере с Куренцовой вспоминала, что после первого допроса Агафья Ивановна вернулась избитая, интересовались двумя вопросами: о наличии рации и связи с партизанами. Дней через десять-двенадцать санитарку Ф.М. Степачеву, медсестер М. П. Пожидаеву, 3.Н. Успенскую, А.И. Абрамову увезли в Орел для отправки в Германию. А Агафью Ивановну отправили в Карачев в пыточный центр гестапо. Здесь на «авансцену» выходит фельдшер Иван Зверьков. Он работал в больнице и не без успеха ухаживал за дочерью Куренцовой Ириной. По свидетельствам очевидцев Агафья Ивановна была против его кандидатуры. Есть предположение, что с целью отомстить он «сдал» Куренцову Дронову и Туенкову. В Карачеве Агафью Ивановну держали в особом режиме, на работу не выводили, общаться ни с кем не разрешали. Пытали её жестоко и к пыткам якобы привлекли ее зятя Зверькова. Ирина два раза ездила в Карачев, но ничего конкретного узнать не удалось. В последний приезд ночевала в дому у девушки, работавшей у немцев переводчиком. Она ей сообщила, что Куренцову расстреляли.
Василий Федорович Ульянов также был арестован и отправлен на Брянщину вослед за Куренцовой, и как стало известно из надежных источников, расстрелян в Могилеве. Иван Васильевич Глушенков в тюрьме в Кромах использовался на лёгких работах, а в июле 1942 выпущен на свободу. После освобождения женился и с новой женой родил сына. В апреле 1943 года отправлен в Германию, где его следы теряются. Жена и сын жили в Кромах. Иван Сергеевич Зверьков, которого не было на дежурстве 27 августа, на следующий день был арестован, отправлен в брянские места. В декабре 1942 года «определен» в 618 карательный батальон полка «Десна», действовавшего против партизан, где служил фельдшером. В августе 1943 года после освобождения Орловщины воевал в рядах РККА. Награждён орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Из справки ФСБ: «Зверьков И.С, уроженец д. Андреевка Сосковского района Орловской области, 17 июля 1951 года военным трибуналом Воронежского военного округа осужден по ст. 38-16 УК РСФСР на 20 лет ИТЛ. В 1954 году наказание снижено до 5 лет лишения свободы и в силу ст. 1 п. б Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года «Об амнистии» от наказания освобожден». В уголовном деле по обвинению Зверькова сведений о причастности его к гибели А. И. Куренцовой не имеется. В браке с Ириной Ивановной Куренцовой имел троих дочерей. Умер в 1972 году. Ирина Ивановна Зверькова (в девичестве Куренцова) была назначена для отправки в Германию, но по болезни осталась. В 1942-1943 гг. жила у родственников. Летом 1943 года при отходе вермахта "попала в немецкие лапы", целый год работала на окопах при фронте. Освобождена Красной Армией в 1944 году в Бобруйске. До конца жизни практически ничего не рассказывала о тех событиях. Неизвестно даже когда она вступила в брак со Зверьковым. Умерла в 1999 году. Многих предателей настигло наказание. К примеру, Улыбина нашли в Смоленске, где он работал директором школы. Был осужден на 8 лет лишения свободы.
Больницу после войны восстановили. Вернулись из Германии санитарки и медсёстры. Порядки в больнице были такими же, как и при Агафье Ивановне. Весной 1960-го в хутор Рыжный приезжал из Крыма к своей спасительнице один из пациентов, полковник Моисей Тимофеевич Коваленко, начальник разведки дивизии, директор санатория, и привозил ей путевку. Узнав, что она казнена оккупантами, всплакнул. Предлагал путевку знакомым медсестрам, предлагал тем, кто прятал его в деревенских избах, но в то время разъезжать по санаториям и домам отдыха сельчанам было в диковинку. Так и увез путевку назад. Его история пребывания в больнице им. Сакко и Ванцетти: «На третий день побега из плена вечером я добрался до Рыжного. Врач Куренцова осмотрела меня и, видимо, как безнадежного поместила в прачечной с соломой, но сделала уколы, дала лекарства и велела накормить. Через три дня она перевела меня в больницу, поместила в коридоре. Кроме истощения и дизентерии у меня было крупозное воспаление легких. Неутомимая Агафья Ивановна была универсальным врачом и не знала усталости. За те три месяца моего пребывания в больнице умерло три человека. У нас регулярно проводились политинформации и в палатах часто появлялась листовка с сообщением Совинформбюро. Главврач и медсестра Мария Пожидаева не скрывали от меня, что у них есть приемник. Когда предчувствовался арест, Агафья Ивановна переправила меня в Кочевую, где я жил у колхозников Фаины Никифоровны Птухиной, у Фрола Егоровича Костюнина. 5 мая 1942 г. я попрощался с ними, с медиками и ушел. До перехода линии фронта два раза попадал в плен и дважды бежал...».
Больница просуществовала на хуторе Рыжном до 70-х годов прошлого века, после чего её перевели в Сосково. При этом взорвали все больничные постройки. Через больницу, ставшую госпиталем во время оккупации, прошло около четырёхсот бойцов Красной Армии. Многим удалось помочь и спасти жизнь. 36 человек, умершие от ран и болезней, похоронены в братском захоронении на берегу пруда. Был период, когда первичные воинские захоронения из запустевших и труднодоступных мест переносили. Это захоронение перенесли в Коровье Болото. Хотя видимо это факт стоит уточнить, известны случаи, когда перенос осуществлялся только на бумаге. А послевоенная оценка «партии и правительства» событий происходящих в больнице, была простая, как в «Личном листке по учёту кадров», формулировки которого не подразумевали «50 оттенков серого», тем более в анамнезе было сотрудничество с оккупационными властями. Исследователю орловского подполья М. М. Мартынову запретили печатать очерк «На хуторе Рыжном» в его книге о подпольщиках. Отказ мотивировали следующим образом: «Из материалов имеющихся архивных дел на изменников Родины усматривается, что она действительно помещала в больнице военнослужащих, выходящих из окружения, по собственной инициативе. Какой либо организованной подпольной патриотической группы не существовало». В 1977 году Мартынов передал свои исследования событий в Рыжном в обком партии, в райком партии, в облздравотдел, в облвоенкомат, в общество охраны памятников. Его вывод: - подвиг медиков больницы имени Сакко и Ванцетти будет служить делу воспитания молодежи в духе советского патриотизма, он должен быть увековечен материально; - сотрудники больницы заслуживают правительственных наград, а Куренцова достойна звания Героя Советского Союза; - братское кладбище в хуторе Рыжном необходимо обустроить. Неизвестно, что ему ответили партийные и советские органы, но ничего из предложенного реализовано не было.
Но феномен Агафьи Ивановны в том, что она была и есть народная героиня, и для её почитания не требуется указаний «сверху». В августе 1986 года в Сосково в Доме культуры прошло собрание, посвящённое памяти Куренцовой и госпиталю. Тогда были живы многие свидетели и участники тех событий. По свидетельствам самым волнующим в тот вечер был рассказ Степачёвой. В Германии они находились в таких невыносимых условиях, что она, Феня, забыла имя-отчество родителей. И задумала покончить с собой. Шура Абрамова отговаривала, но, видя ее настойчивость, разыграла сцену. Пошли они в туалет свести счеты с жизнью, приготовили удавки. В последний момент Шура сказала: – Фенюшка, да как же мы будем лежать в чужой земле. Никто не помолится за нас, никто не узнает нашей могилки. Это отрезвило Степачёву, она отказалась от фатальной мысли. Дронов, выдавший Степачёву, после освобождения из мест лишения свободы приходил к ее родителям и просил прощения, стоя на коленях. Через год в Сосково именем Куренцовой была названа улица, а осенью того же 1987 года отпразднован 100 летний юбилей Агафьи Ивановны. 19 мая 1999 года при большом стечении народа в Алмазово, у школы был открыт памятный знак больнице и Куренцовой. Алмазово, крупное село, бывшее в стародавние времена центром обширных владений графа Алмазова, построившего и экономию - хутор Рыжный с большим садом в 15 десятин. Впоследствии графиня Алмазова проиграла имение в карты. Один из сыновей новой владелицы помещицы Щербачёвой прославился в местных околотках тем, что в Рыжном застрелил свою жену вместе с любовником. У памятного знака при установке положили и «лунный камень». История его появления, весьма интересна. С середины 80-х годов деятельное участие в исследовании и популяризации событий произошедших на хуторе Рыжном во время оккупации, принимает племянница Агафьи Ивановны, Наталья Алексеевна. Она, как и отец стала учёным геологом, жила в Москве и до конца жизни каждое лето приезжала в эти места. Зачастую жила в палатке в Рыжном, «работала» с местным населением, водила школьников в походы и мечтала создать на месте больницы мемориал. Наталья Алексеевна занималась изучением геологии морского дна и работала в 1998 году в Международной экспедиции в Антарктиде на судне «Академик Борис Петров». Наталья Алексеевна Куренцова о происхождении этого камня: «Это памятник милосердию. Моя тётя в войну спасла немецкого пилота. Люди вспоминают, что он потом разыскивал ее, приезжал на хутор с цветами. А меня в Антарктиде спас другой немецкий пилот. Когда наша международная экспедиция терпела бедствие, Юрген Бихнер пробился к нам на своем вертолете. В бурю, при нулевой видимости. И эвакуировал всех на корабль». Наталья Куренцова тогда рассказала Бихнеру про свою тетю. «Немец растрогался так, что прослезился. Когда наладилась погода, слетал на материк еще раз. Вернулся с куском скалы: - Пусть в России будет памятник доктору Куренцовой…» Кусок гранитной скалы на научно-исследовательском судне доставили в Калининград. Таможенники, заглянув под брезент, ошалели: - Это что? - Камень из Антарктиды.- А зачем вам он? - На памятник тете. - Не морочьте нам головы! Чтобы с Южного полюса такую тяжесть в Россию переть. В нем килограммов двести… Задержать до выяснения всех обстоятельств! Камень продержали на таможенном складе почти полгода. Потом оформив как «геологический образец» отправили на трейлере в Москву. А оттуда Наталья Куренцова наняв грузовик, увезла его в Орловскую область. 5 августа 2001 года на перекрестке дорог у Рыжного жители двух районов, Кромского и Сосковского, на небольшом отсыпанном кургане установили мемориальный знак, свидетельствующий о событиях 1941-42 годов на территории Рыжного. В 2008 году в Кромах у школы напротив и соответственно бывшей гимназии, где учились Куренцовы, установлен памятный знак Агафье Ивановне и Алексею Ивановичу. 30 июля 2013 года в Кромах на аллее Славы в память Куренцовой заложен «Камень преткновения». Это международный проект, «камни» закладываются в память о мирных жителях, замученных до смерти германскими войсками в годы Второй мировой войны. Таких камней в мире насчитывается около 40000, в частности в Германии, Австрии, Чехии, Польше и других странах. Маленькие латунные таблички с именами, датой рождения, местом и датой смерти человека монтируются в асфальт или брусчатку. В России первые четыре имени увековечили в Орловской области, и одной из этих четырёх стала Агафья Ивановна Куренцова.
Источники:
Калинин Н.Е. Ореол бессмертия. Орёл. Картуш. 2015.
