Давно ходил вокруг и около музея Алексея Николаевича Толстого в Самаре. Первым делом он привлёк меня своей сюрреальной вывеской: "Литературный музей А. Н. Толстого имени А. М. Горького". Долго думал, достоин ли он тайника. Но после того, как в сентябре 2013 года возле дома-музея писателя к его 130-летию установили памятник - всё стало ясно: Самара - родина Буратино.
Я не смогу сказать лучше, чем литературовед Елизавета Тарнаруцкая:
У Самары чрезвычайно мало своих собственных, доморощенных героев настоящего, то есть всероссийского масштаба. И поэтому несколько странно, что на фоне фейковых Деточкина и Сухова, 130-летие действительно крупного писателя Алексея Николаевича Толстого проходит как-то до неприличия буднично и затрапезно.
Понятно, что дата не самая «круглая», понятно, что юбилей музей писателя всё-таки отмечает, осваивая те немногие деньги, которые Департамент культуры в связи с этим выделил. 10 января, в день рождения выдающегося писателя, даже кинофильм «Золотой ключик» детям показали. Ну, местная пресса напишет ещё тройку полемических статей, в течение года в усадьбу десять человек придут смотреть немую «Аэлиту», а преподаватели Аэрокосмического университета расскажут о свойствах лазера, и снова мы вспомним, что Толстой по образованию – инженер. Все эти акции заявлены в годовом пресс-релизе самарского музея-усадьбы Толстого. Но все-таки, а что если оторваться от музея (работникам которого, по большому счету, этот юбилей, в первую очередь, интересен) и задуматься над самыми общими вопросами: «Кем Толстой является для Самары?» и «Насколько значим и должен ли быть значим для города его юбилей?». Ведь ничто не предвещало Толстому именно самарской славы.
Уроженец Николаевска Самарской губернии (ныне Пугачёв Саратовской области), проведший детские годы в Сосновке (ныне Павловка Красноармейского района Самарской области), прожил писатель в Самаре всего 2,5 года, оставив о ней не самые лестные воспоминания. Творчество также не пестрит ностальгией по городу – несколько самарских картин в «Хождении по мукам», смерть самарского губернатора Блока в «Автобиографии» и буколическое «Детство Никиты», да и то не о Самаре, а о Сосновке.
В 50-60-е годы прошлого столетия самарский след Толстого глубоко и прочно прятался за фигурой «великого пролетарского писателя» Максима Горького. Немногие документы, связанные с Толстым, хранились в музее Горького. Сам факт открытия в Куйбышеве музея-усадьбы Толстого представляет собой цепь счастливых, но все-таки случайностей. Не найдись у бывших соседей Бострома (отчима Толстого) семейного архива, то не видать Самаре ни музея Толстого, ни толстовских штудий в виде книг, защищенных диссертаций, конференций и шумих по поводу юбилея. Прибавить к этому следует также подвижнический характер М.П. Лимаровой – создателя и первого директора музея, а также стремительно приближающийся юбилей (музей открыт в 1983 году – к столетию писателя), который естественно в советские времена отметить нужно было чем-то культурно-грандиозным.
Так и вышло. Звезды сошлись, и прекрасная усадьба в центре Самары уже 30 лет как литературный музей. Конечно, музей хорош – с богатейшими фондами, компетентными сотрудниками, крепко сбитой, хотя и кажущейся старомодной экспозицией. Но все-таки - кто такой Алексей Толстой для Самары? Какую роль эта спорная фигура играет в современности? Если оторваться одновременно и от официозных казенных формул «великий – русский – советский - писатель», и от либеральных усмешек «красный граф – сталину продался», то фигура Толстого открывает два разных, но невероятно современных ракурса рассмотрения.
Ракурс 1. Толстой – герой-авантюрист, герой-оборотень, успешно менявший маски на протяжении писательской карьеры. Толстой прекрасно вписывается и сливается с любой эпохой и компанией. Он одинаково органично выглядит, играя в снежки с крестьянскими мальчишками в Сосновке, предаваясь лени в кругу аристократической богемы на коктебельской даче Максимилиана Волошина, наконец, выступая на трибуне Дома Союзов в 1934 году под портретом Сталина и бюстом Ленина. Дело тут не в сознательной мимикрии или натруженном притворстве, а в удивительном умении быть всегда актуальным, нужным и интересным той среде (богемной или институциональной), в которой Толстой был заинтересован. Пожалуй, единственная среда, в которой Толстой так и не стал своим – это среда русской эмиграции. Там не ценились люди, обладающие способностями Зелига из фильма Вуди Аллена. Русская эмиграция свято хранила и берегла идентичность, платя за это кто бедностью, а кто - забвением. Толстой же – игрок, ему, подобно Набокову, не нужна были поза героя, жертвенность и самостояние. Поэтому одному открылся путь в США – страну авантюры и чужого языка, другому в СССР – страну ролей и масок.
Ракурс 2. Однако перемена костюма не означает перемены актера. Хотя Толстой действительно играл, менял маски, и ангажированность его ролей не подвергалась сомнениям, эти роли не могли лишить его собственного лица. Толстой не превратился в «человека без свойств», его барская идентичность никуда не делась. Жизнелюбивый и трудолюбивый, одинаково ценящий очаровательных женщин и жареные мурены, любитель застольных разговоров и острых шуток. Оказалось, что определенной доли трудолюбия и таланта (а этим всем Толстой обладал) было достаточно, чтобы этот образ жизни остался неизменным как при Сталине, так и при Николае. Ни революция, ни эмиграция, ни заказные романы, ни приемы в Кремле не могли лишить цельности эту личность. Наверное, помог язык, оставшийся прежним, хотя мир в новой советской России безнадежно изменился. Да и от казенного, мертвого языка соцреалистических романов к 30-м годам устали все. А орудовать живым, выразительным словом Толстой умел всегда. Не хочется повторять затертую цитату желчного Бунина о «Петре Первом», но очень уж она хороша: «Алешка!.. Хоть ты, конечно, и сволочь, но талантливый писатель. Продолжай в том же духе!».
Это умение оставаться самим собой при постоянной перемене лиц, писать хорошо, не витийствуя и не геройствуя, кажется парадоксальным. Для того времени – несомненно. Но взирая на все это с постмодернистских позиций, фигура Толстого оказывается невероятно сегодняшней. Дискретность, разбитость при горячем стремлении к целостности, жажда перемены мест при постоянном чувстве дома, желание раствориться в «другом», встроиться в «тусовку» и сохранить идентичность и равенство себе, ироничная дистанцированность при абсолютно серьезном подходе к жизни – все это словно списано с любого из известных нам медийных и окололитературных персонажей.
Однако самое интересное в том, что все вышесказанное можно отнести не только к Толстому, но также к нашему городу. Самара – город-скачок, Самара-маска, Самара-городок… От купеческой затрапезности к промышленному центру, от города с количеством кабаков, превышающем количество церквей, к городу университетов, от прекрасного модернового центра к не менее поэтичному в своей уродливости Машстрою. И сколько бы контрастных масок Самара ни примеряла, устойчивый провинциализм, кулацкая и купеческая идентичность будут сквозить из всех её щелей. Все это давно превратилось в повод, а потом и в ритуальную привычку местной интеллигенции громко выражать презрение к такой выпуклой провинциальности города. И действительно - позитивных выводов из этого можно сделать мало. Единственное, что сказать можно совершенно точно — только то, что Толстой все-таки самарский писатель. Прожив в городе два с половиной года, он то ли так впитал его дух, то ли просто изначально обладал местным жизнеощущением. Даже его отзывы о Самаре удивительным образом напоминают фразы из современных диалогов интеллигенции. Хотя бы это: «Люди спивались и свинели в этом страшном, пыльном, некрасивом городе, окруженном мещанскими слободами…». Самый стиль жизни этого писателя-авантюриста, умеющего вроде бы круто менять судьбу, а на самом деле ничего не менять, остаться на всю жизнь парнишкой-реалистом, которого за веселый нрав и тучность прозвали Ленька Квашня, - все это будто повторяет стиль именно самарского существования. При таком ракурсе Толстой, конечно, оказывается не самой лучшей рекламой города, но, по крайней мере, по-настоящему правдивым (если не единственным таким!) самарским брендом.
