В истории некоторых городов порой происходят на первый взгляд не логичные и трудно просчитываемые превращения. Так, например, Эйфелева башня, построенная в конце XIX века к Всемирной выставке в Париже, подразумевавшаяся как временное сооружение и вызвавшая шквал возмущения французов, в результате становится символом не только Парижа, но и всей Франции. Нечто похожее, правда не в столь глобальном масштабе, происходит с мукомольной мельницей ливенских купцов Адамовых, построенной в 1873 году на реке Сосне в нескольких километрах вниз по течению от города Ливны. К середине XX века, частично руинированное многоэтажное здание красного кирпича становится для ливенцев «культовым» местом. Местом загородных прогулок, пикников, свиданий, ловли рыбы, купаний и в целом визитной карточкой города Ливны. И вероятно, эта самая романтическая руина всей Орловской области, по пустынным этажам которой в темное время суток, как рассказывают очевидцы, бродят приведения.
Но прежде, чем получить свой культовый статус, она была пятой по объему производства мукомольной мельницей в Российской империи. Мельницу построил Федор Иванович Адамов, по проекту сына Михаила - студента Петровско-Разумовской академии. Однако первый пуск был неудачен - турбины не сдвинулись с места. Как пишет Волков, автор книги «Ливны»: «...говорят, что отец Адамова, затративший на стройку около 5 миллионов рублей, обезумел от горя и в день неудавшегося пуска мельницы, повесился...». Впоследствии проект переработали, и как будто бы все удалось. Но оказалось, что плотина на мельнице значительно подняла уровень воды в реке Сосне и городская мельница, которую арендовал купец Леонов, была подтоплена. В 1885 году на Адамова Леонов подал в суд. Эксперты, в числе которых был профессор Харьковского технологического института Альбицкий, вынесли решение, что подтопление происходит в виду "глухой" конструкции мельницы Адамова по которому Елецкий окружной суд постановил взыскать с виновника в пользу города большую сумму. Однако на поданную Адамовым апелляцию Московская судебная палата вынесла решение в его пользу. С ним не согласился Леонов, но сенат утвердил решение палаты. Адамов одержал победу, и это не смотря на то, что интересы города представлял известный адвокат Ф.Н. Плевако. В 1913 году на мельнице работало 85 рабочих, которые производили 585 тысяч пудов муки в год (более девяти тысяч тонн). Хозяином являлся Михаил Федорович Адамов, считавшийся самым богатым и знаменитым местным промышленником. По словам Волкова он слыл в городе "благодетелем". Ходил в русской поддевке, картузе и простых сапогах. В случае рождение у рабочего ребенка выдавал 10-25 рублей, к праздникам отпускал по пуду муки и другие подарки из магазинов, которых в городе у него было много. Мельница работала с хорошей прибылью. Считалась одной из лучших в России, была оснащена производительным заграничным оборудованием для размола, средствами для транспортировки - ленточным и винтовым транспортерами. Мука в основном шла за границу. Адамов занимался и благотворительной деятельностью. На его деньги в городе построили Ново-Никольскую церковь, амбулаторную лечебницу, в селе Успенском - школу, в Козьминках - церковь. Он руководил комиссией по распространению в городе телефонной связи. В 1918 году свои земли, магазины и мельницу передал новой власти, избирался в городскую управу. Однако дом на Соборной у него отобрали, оставив одну комнату. В 1922 году Адамов уехал в Ялту. Мельница продолжала действовать и в советское время, потом поставили генераторы для выработки электроэнергии. Со строительством электростанции она утратила свое сельскохозяйственное значение. Некоторое время Адамова мельница была экспериментальной гидростанцией. Здесь проводил свои исследования ленинградский изобретатель, лауреат Сталинской премии Иван Котенёв. Он поставил турбины с саморегулирующими лопастями: вода прибавляется – они открываются, если нагрузка спадает – закрываются. В 60-70-х годах прошлого века была попытка устроить на мельнице базу отдыха, но затея не осуществилась.
Помимо этого, Адамова мельница и Ливны, официально причислены к местам связанным с жизнью и творчеством Константина Георгиевича Паустовского. Он вместе с семьей несколько раз приезжал в Ливны для отдыха. Впервые писатель посетил город в 1924 году, когда он редактор Российского телеграфного агентства, провел здесь апрель и май с целью поправить пошатнувшееся здоровье в результате трудной московской жизни и недостатка в питании. Последний визит состоялся в 1931, когда писатель провел здесь лето и осень. Приезжали они к Нине Дмитриевне Нацкой, ливенскому врачу, с которой Паустовский и его первая жена Екатерина Степановна Загорская во время I Мировой войны «служили» на санитарном поезде. Она жила на Акатовской улице (ныне Дружбы Народов 117). В последний свой визит из-за близости железной дороги, Паустовские переезжают в дальнюю Заливенскую часть города, в дом Бондаревых на Водоразборной улице (ныне Аникушина 17), где они сняли комнату. Следующим образом описывает писатель свой последний визит в Ливны в «Золотой розе»: «1931 году я поехал на лето в город Ливны, Орловской области. Я писал тогда мой первый роман, и меня тянуло в какой-нибудь маленький городок, где нет ни души знакомых, где можно сосредоточиться и никто и ничто не помешает работать. В Ливнах я никогда не был. Городок понравился мне чистотой, множеством цветущих подсолнухов, своими мостовыми из цельных каменных плит и рекой Быстрая Сосна, вырывшей ущелье в толще желтого девонского известняка. Я снял комнату на окраине, в деревянном ветхом доме. Он стоял на обрыве над рекой. Позади дома тянулся и переходил в береговые заросли наполовину высохший сад». Некое несоответствие фактов в биографии писателя с литературным материалом, излюбленный прием Паустовского, бравшего за основу многих своих произведений реальные истории, в том числе и из своей жизни напуская при этом немного тумана и «передергивая» факты. Из-за чего имел конфликт с Твардовским, нещадно его за это критиковавшего. Развивая ливенскую, тему сын писателя Вадим Константинович продолжает рассказ отца в очерке «Ливны, Солотча, Таруса»: «…Следующая страница - лето в Ливнах, маленьком городке между Орлом и Липецком. Первое время мы жили у железнодорожного врача Нины Дмитриевной Нацкой, брат которой стал прообразом геолога Шацкого в «Кара-Бугазе». Мне лишь хочется рассказать о самом доме – старинном, деревянном, с очень высокими потолками и такими же высокими белыми кафельными печами. Было в облике его комнат что-то устоявшееся, кабинетное. Может, это чувство рождалось от сочетания старой дубовой мебели с коричневым цветом стен, от меланхолического боя напольных часов… Обитатели дома относились друг к другу с трогательной предупредительностью, которая давно стала достоянием романов прошлого века. В последующие годы этот дом связывался в моем представлении с жизнью некоторых чеховских героев. Кусты сирени под окнами были такими густыми, что почти полностью заглушали шум проходящих поездов и гудки маневровых паровозов на запасных путях. Близость железной дороги стала причиной нашего переезда от Нацких в дальнюю часть города, в самый крайний в Ливнах дом. Он стоял на высоком берегу реки Сосны и был окружен уже не сиренью, а лишь пустыми полями и тишиной. Заросший ромашками двор оказался настолько обширен, что постройки по краям его выглядели приземистыми и незначительными. Так же обширен был и сам дом со множеством переходов, коридоров и клетушек. Потом этот ливенский дом, где мы сняли на лето комнату, встречался в самых разных вещах отца. Жизнь в Ливнах для меня была связана с приобщением к рыбной ловле (слово «рыбалка» отец не любил). Обычно мы с ним выходили во второй половине дня и отправлялись не на реку, а на дальнюю Адамову мельницу. Эти прогулки отпечатались в памяти очень четко. Сначала дорога шла вдоль хозяйского сада, такого же пустынного, как и двор, - участок поля с чахлыми яблоньками. Интересен сад был только своим забором – низким, сложенным из неровных известняковых плит. Город лежал на толщах известняка, такие заборы в нем встречались повсеместно, и это роднило Ливны с селениями Крыма и Северного Кавказа. За садом до самой мельницы тянулась равнина, покрытая кое-где кустарниками. С этой равниной у нас с отцом было связано много разговоров и догадок. Когда-то у восточной окраины Ливен сходились два пути, по которым крымские татары совершали набеги на московские земли. Они назывались Изюмским и Кальмиусским шляхами. По расчетам отца получалось, что как раз на большом поле между нашим домом и Адамовой мельницей было стойбище, где татары отдыхали, поили лошадей и откуда отправлялись далее уже одной дорогой – на Тулу и Москву… Ее (Адамовой мельницы) несколько мрачное шестиэтажное здание одиноко поднималось над равниной задолго до того, как становились заметными кусты и ветлы на берегах налитого вровень с краями пруда. Кроме нас на пруду также регулярно появлялся только один рыболов – высокий старик в старомодной кепке и поношенной офицерской шинели, застегнутой до воротника. Возвращались назад мы нередко вместе с ним, и дорогой я скучал, так как старик и отец толковали о своем не торопясь, но увлеченно… В середине пятидесятых годов я безошибочно узнал старика в рассказе, который так и называется «Старик в потертой шинели». Правда, действие перенесено в деревню Богово под Ефремовым и смещено на несколько лет вперед. Я уверен, что рассказ «не исчерпал» всего интереса отца к старику и всех тем их разговоров. В незавершенных отрывках того времени знакомство со стариком тесно переплетается с другими обстоятельствами ливенского лета – грозами, поездками в степь и даже ярмарками, что устраивались за городом в полукилометре от нашего дома. Помню пыль, пестроту одежд, запах антоновских яблок и рогож и даже загорелые, какие-то закопченные лица цыган-лошадников». Возвращение в Москву из Ливен было эмоционально - «Золотая роза»: «Я был уверен, что поезд мчит меня к счастью. Замысел новой книги уже роился в моей голове…Я пел, высунувшись из окна, какие-то бессвязные слова о ночи, о том, что нет на свете милее края, чем Россия. Ветер щекотал лицо, как распустившиеся душистые девичьи косы. Мне хотелось целовать эти косы, этот ветер, эту холодную родниковую землю. Но я не мог этого сделать и только бессвязно пел, как одержимый, и удивлялся красоте неба на востоке, где проступала очень слабая, очень нежная синева». Местные краеведы утверждают, что писатель еще два раза посещал город, но как говорится подробности этих визитов «науке не известны».
Ливенские темы помимо «Золотой розы» присутствуют в некоторых других произведениях писателя: «Повести о лесах», «Книге странствий». В Ливнах была написана большая часть «первого романа» «Кара-Бугаз», главный герой которой Шацкий был списан с брата Нины Дмитриевны. На личности последнего мы остановимся подробнее. Александр Дмитриевич Нацкий (1889-1969) родился в селе Колодезь и детство провел в Ливнах. В воронежской гимназии у него проявляются большие способности. В 1907 году, будучи студентом естественного отделения Киевского университета, Нацкий увлекается геологией. В 1910-1918 годах он организовал и провел ряд экспедиций в Закаспии, бывшем в те времена «белым пятном» на карте Российской империи. Им были сделаны геологические съемки Западного Копет-дага и Малого Бапхана, изучены полезные ископаемые и воды этих районов. Составлены сводки по серным месторождениям и сернистым источникам Туркмении, изучен состав специальных глин Мангышлака. В 1920 году во время своей последней экспедиции, под Красноводском Нацкий был схвачен басмачами и белогвардейцами и посажен в тюрьму. Несколько раз его выводили вместе с плененными коммунистами на расстрел. Но всякий раз, когда расстреливали каждого пятого, Нацкий оказывался в строю четвертым, а когда расстреливали каждого третьего, он был вторым. В итоге ученый выжил, но приобрел психическое заболевание. Два года он скитался по Красноводску и другим городам, пока его здесь с превеликим трудом не разыскала Нина Дмитриевна. Навязчивые идеи Нацкого, носили геологический характер. Ливны стоят на мощных пластах девонского известняка, а этот известняк будто хранит в себе тепло далеких многомиллионных эпох. Это тепло сочится непрерывно из земных недр и отравляет жителей Ливен. Поэтому, по словам геолога, в городке до сих пор, на седьмом году революции, еще много диких поверий. Он рассказывал, что бесплодные ливенские женщины покупают у рыбаков живых щук, пускают их в корыто с водой и долго – не меньше, чем два часа, - смотрят, не отрываясь, в желтые и злые щучьи глаза. Говорят, помогает. А старухи грызут от зубной боли куски известняка с могилы юродивого Петьки-Петушка. Тоже, говорят, помогает. В 1937 году по доносу Нину Дмитриевну арестовали, и она четыре месяца провела в заключении, а Александра Дмитриевича лишили персональной пенсии. В результате они уезжают в Павловский Посад Московской области. Впоследствии, когда Нина Дмитриевна вышла на пенсию, и они стали материально нуждаться, Паустовский помогает восстановить персональную пенсию Александру Дмитриевичу.
Источники: Ф.В. Ковалев. «Ливны». Тула. Приокское книжное издательство. 1991. Журнал «Мир Паустовского». № 9-10, 1996 г. К.Г. Паустовский Собрание сочинений в 6 т., М., Художественная литература, 1957. К.Г. Паустовский «Время больших ожиданий» Н. Новгород. Деком. 2002.
