Он стар и похож на свое одиночество. Ему рассуждать о погоде не хочется. Он сразу с вопроса: «— А Вы не из Витебска?..»— Пиджак старомодный на лацканах вытерся... «—Нет, я не из Витебска...»— Долгая пауза. А после — слова монотонно и пасмурно: «— Тружусь и хвораю... В Венеции выставка... Так Вы не из Витебска?..» «— Нет, не из Витебска...»
Он в сторону смотрит. Не слышит, не слышит. Какой-то нездешней далекостью дышит, пытаясь до детства дотронуться бережно... И нету ни Канн, ни Лазурного берега, ни нынешней славы... Светло и растерянно он тянется к Витебску, словно растение... Тот Витебск его — пропыленный и жаркий — приколот к земле каланчою пожарной. Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки. Там зреют особенно крупные яблоки, и сонный извозчик по площади катит...
«— А Вы не из Витебска?..». Он замолкает. И вдруг произносит, как самое-самое, названия улиц: Смоленская, Замковая. Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою и машет по-детски прозрачной рукою... «— Так Вы не из Витебска...» Надо прощаться. Прощаться. Скорее домой возвращаться... Деревья стоят вдоль дороги навытяжку. Темнеет...
И жалко, что я не из Витебска.
Роберт Рождественский, "Марк Шагал"
Существует расхожее мнение: Марк Шагал – французский художник. Оно основывается на том, что большую часть жизни Шагал прожил во Франции. Но такой подход можно назвать географическим. А если считать определяющим не ГДЕ, а ЧТО писал мастер, то Шагал, несомненно, еврейский художник. А если полагать главенствующим КАК, в какой манере написаны полотна, то Шагал, конечно же, русский художник, ибо он воплотил в своем творчестве то, что впоследствии назовут Серебряным веком. А Серебряный век неотделим от России начала прошлого столетия…
Но французский ли, еврейский, русский, Марк Шагал, прежде всего, великий художник и потому все, что связанно с его жизнью и творчеством достойно быть увековеченным.
Провинциальный Витебск вошел в художественную историю человечества благодаря тому, что по его мощеным булыжником улицам когда-то бегал пышноволосый паренек, сын грузчика из рыбной лавки Мордух Шагал, что именно здесь на него обратил внимание учитель рисования Пэн и усадил за мольберт…
Но Витебск – это Белоруссия. А вот в России единственным местом, где уцелел дом, в котором жил Марк Шагал – это и вовсе мало кому известная подмосковная Малаховка. И обязаны мы этим открытием малаховскому краеведу, когда-то крупному инженеру Владимиру Ильичу Кожарову. Работая в архивах, сопоставляя уцелевшие фотографии, он выяснил, что деревянный двухэтажный дом №19 по улице Пионерской (сейчас в нем начальная школа – филиал Малаховской средней школы №48) и есть тот самый дом, в котором полтора года жил со своей семьей великий живописец.
То что дом уцелел – само по себе чудо. В Малаховке не так давно спалили концертный зал, на сцене которого пел Шаляпин, играла Ермолова. Спалили памятник архитектуры – и концы в воду. А вот дом, связанный с Шагалом, о котором большая часть жителей и слыхом не слыхивала, стоит как ни в чем не бывало. Тем более необходимы самые срочные меры. Чтобы сберечь, чтобы спасти…
Но сначала, как и почему угодил Марк Захарович в Малаховку.
История эта вполне в духе тех страшных лет. А, пожалуй, ничего голоднее и разбойнее, чем 1918 – 1920 годы, в истории России и впрямь не было.
Шагал в это время в Москве, ему 33 года, и он уже довольно известен. За его плечами Императорская петербургская школа искусств, которой руководил Рерих. Он дружен с Бакстом и Добужинским, по их рекомендации он едет в Париж – тогдашнюю столицу живописи. Он возвращается из Парижа (оставив там свои работы, о которых потом очень волновался) перед самым началом первой мировой войны, к революционным событиям относится вполне лояльно. Неслучайно его назначают комиссаром искусств – и не куда-нибудь – в родной Витебск. Но пока в Белоруссии белые, бывшему комиссару оставаться там небезопасно. Тем более, что в Москве открывается Камерный еврейский театр, и его приглашают туда декоратором.
Тогдашний нарком просвещения Луначарский узнает, что Шагал ютится где-то в Малаховке. А там как раз организована трудовая школа-колония имени III Интернационала для беспризорных еврейских детей. И требуются преподаватели, знающие идиш. Почему бы Шагалу не преподавать в ней? И казенное жилье, и хоть какой-то паек? Марк Захарович соглашается. Так в доме № 19 появляется новый жилец. Хозяйством занимается Белла, жена (в картине "Над городом", написанной в 1917 году, Шагал об руку с ней летит над Витебском), шестилетнюю дочь Иду определили в колонию, сам Шагал то в Москве, то в Малаховке. Сохранились его воспоминания о том, как он штурмовал набитые до отказа вагоны "паровика". В них ехали поселковые, мечтавшие за горсть ржаных лепешек выменять в Москве хоть какую-нибудь обувку…
Колонисты не только учатся. Они еще работают на огороде, они убирают, даже готовят. Они счастливчики. По разоренной, обескровленной стране скитаются тысячи сирот, которым негде даже голову приткнуть! А в школе имени III Интернационала основы эстетического воспитания и графику преподает Шагал! Фантастическое все же было время…
В 1922 году Шагал получает разрешение на поездку в Берлин, где готовится к печати его книга "Моя жизнь" на немецком языке. Из Берлина в 1923 году он перебирается в Париж, его тревожит судьба оставленных там перед войною картин, и больше в Россию не возвращается.
В Париже немало первоклассных художников-французов. Но именно Шагал расписал плафон Гранд-Опера. И витражи Реймсского собора XIII века – национальной святыни Франции – тоже восстанавливал бывший мальчик из Витебска…
А вот на доме в Малаховке даже нет мемориальной доски. А сам дом никем и никак не охраняется.
Трудно предположить, чтобы местные власти в поселке Малаховка были или будут озабочены сохранением памяти о великом человеке, который волею судеб оказался их земляком. Другие заботы одолевают их.
Память о Марке Шагале живет во всем мире. В Малаховке она должна жить тоже.
(По материалам статьи Марка Кабакова из газеты "Еврейское слово" №314)
P.S. Отдельная благодарность игроку Orange не просто за первое взятие тайника, а за вдумчивое его тестирование.
