Идея создания этого тайника принадлежит моей супруге
ОПИСАНИЕ ИЗМЕНЕНО 29.08.2013!
Необходимое пояснение от автора
Данный тайник является импровизацией (или вернее - свободным продолжением) книги У. Эко "Имя розы" (U. Eco "Il nome della rosa"). В связи с этим для взятия этого тайника необходимо если не прочитать это произведение (хотя конечно, прочтение книги всячески приветствуется), то хотя бы иметь представление о сюжете книги, главных героях и времени повествования. Информацию об этом можно получить например здесь:
Также необходимым считаю добавить, что данный текст был написан прежде всего для игры Геокешинг, так что автор просит прощения у читателей и игроков за возникающие в процессе взятия тайника некоторые исторические неточности.
И еще: координаты, указанные в заголовке тайника, никакого отношения к тайнику не имеют!
Вступление
Stat rosa pristina nomine, nomina nuda tenemus (*)
У. Эко "Имя розы"
Несколько лет назад, во время посещения публичной библиотеки мне на глаза попался странный документ, напомнивший мне нечто, с чем я уже сталкивался ранее. Документ был написан на латыни, которую ваш покорный слуга не знал (и не знает, к сожалению, и теперь), так что мне тогда пришлось попросить перевести документ моего знакомого, к счастью оказавшегося поблизости. На следующий день я получил перевод, который тогда мне ничего не прояснил.
И лишь несколько лет спустя, я понял, откуда мог быть этот текст: по стилю и по содержанию он мог быть утерянными листами рукописи монаха Адсона из Мелька, описывающей семидневное пребывание его и его учителя и наставника Вильгельма в одной из обителей. Подробнее об этом пребывании и что случилось за это время, можно ознакомиться в книге У. Эко "Имя розы". Найденные страницы видимо должны находиться в самом конце рукописи...
Эпилог, который стал прологом (См. главу "Последний лист" романа У. Эко "Имя розы")
...От огромных великолепных построек, украшавших собою место, оставались разрозненные руины, как от памятников древнего язычества на римских пустырях. Плющ затянул собою обломки стен, колонны, редкие сохранившиеся архитравы. Дикие злаки заполонили площадку, прорываясь повсюду, и даже нельзя было увидеть, где были много лет назад огород и сад. Только место, где было кладбище, все еще узнавалось по нескольким могилам, до сих пор выступавшим из земли. Единственные представители живого, высокогорные хищные птицы охотились на ящериц и на змей, которые, как василиски, гнездились между камнями и прятались во всех провалах стен. От портала церкви остались жалкие обломки, поедаемые плесенью. Тимпан уцелел наполовину, и я смог разобрать размытые природной влагой и затянутые зловещими лишайниками левый глаз Христа восседающего и какую-то часть морды льва.
Храмина сохранилась почти целиком, кроме разрушенной южной башни. Она, казалось, сумела выстоять, бросив вызов бегу времени. Две наружные башни, повисавшие над пропастью, казались совершенно нетронутыми, но окна по всем сторонам зияли пустыми глазницами, из которых сочились наружу, как гнои, дурно пахнущие вьюнки. Внутри Храмины порождение искусства, полууничтоженное, смешивалось с порождением природы, и в просторной кухонной половине взору открывалось высокое небо, видимое сквозь второй и сквозь третий этаж, потому что все перекрытия были обрушены вниз, точно падшие ангелы. Все, что не было зелено от мха, было до сих пор черно от копоти, насчитывавшей несколько десятилетий.
Разрывая обломки, я то и дело натыкался на мелкие пергаменты, слетевшие с этажа скриптория, выпавшие из библиотеки и пережившие все эти годы, как переживают время сокровища, зарытые в земле; и я стал подбирать их, как будто намереваясь сложить разлетевшуюся по листам книгу. Потом я увидел, что в одной из бывших башен до сих пор вьется вверх, ненадежная, но почти не разрушенная, винтовая лестница в скрипторий, а оттуда, карабкаясь по покатой стенке, можно было забраться и на высоту библиотеки; но библиотека теперь была только путаницей переходов, прижимавшихся ко внешним стенам и выходивших, в каждом своем конце, в пустоту.
Около уцелевшей стены я вдруг увидел шкаф, непостижимо достоявший до самого того года, плотно прислоненный, как бы сросшийся с камнями. Не знаю уж, как ему удалось продержаться против нападений огня, водяной гнили и насекомых. Внутри еще сохранялось несколько листов. Другие обрывки я подобрал, роясь в нижних развалинах. Бедная жатва была уготована мне, но я провел целый день за ее сбором, как будто от этих disjecia membra библиотеки я ожидал получить какое-то послание. Одни куски пергамента непоправимо выцвели, другие позволяли разобрать тени каких-то линий, иногда – призрак одного, двух слов. Очень редко, но попадались и куски, на которых можно было прочесть целые фразы; бывало, что я находил вполне сохранные переплеты, уцелевшие благодаря защите того, что некогда было металлической оковкой… Привидения книг, наружной видимостью еще напоминавшие книги, но выеденные, пустые изнутри. И все-таки иногда, в некоторых случаях, мог оставаться в середине лист, пол-листа, удавалось разглядеть заставку, заглавие…
Я подобрал все реликвии, которые сумел найти, и набил ими две большие дорожные сумки, выбросив полезные вещи, лишь бы поместилось мое нищее сокровище....
Выпавшие листы
Перекресток семи дорог, вот и я.
Перекресток семи дорог, жизнь моя.
Пусть загнал я судьбу свою,
Но в каком бы не пел краю,
Все мне кажется: я опять на тебе стою...
А. Макаревич "Перекресток семи дорог"
Отсюда начинается отрывок, выпавший из повествования в романе.
...Но собрать все найденное и унести с собой мне было не под силу. Среди найденного были как и известные мне вещи, так и какие-то загадочные предметы, назначение которых неясно моему скудному уму даже сейчас, когда я стал умнее и мудрее, чем был тогда - но я думаю, что брат Вильгельм, дерзко мечтавший о странных летательных аппаратах, о мостах стоящих без опор, о многом другом, что представляется дерзким и богохульным самому дерзкому уму, смог бы отыскать применение для самого непонятного предмета.
Собрав предметы, я сложил их в найденный там же короб, и спрятал короб сей под странным сооружением из стальных листов, среди серого камня его основания. Сам короб закрыл от посторонних глаз валявшейся неподалеку стальной пластиной.
Все пояснения к тому, как найти короб, я оставил у развалин монастыря, что находится на перекрестке семи дорог (даже сейчас помню: пройти сперва 150 шагов, а потом повернуть, и пройти еще 400) (примечание автора: в этом месте в рукописи имеется рисунок, представленный ниже, см. "Фото тайника"). Но здесь все напоминает мне о случившемся: даже название самого места хранит в себе отблески того великого Огня, что возник из Гордыни человеческой, и поглотил в себе одну из величайших библиотек мира!
Прямо за стрелой на древе, можно найти мои записи, если посмотреть со стороны острия, то, приглядевшись, можно определить место, где я схоронил мои убогие рукописи.
Тогда я еще надеялся вернуться за найденным, но судьба распорядилась иначе: через год после возвращения началась до сих пор памятная эпидемия черной смерти. Мельк и наш монастырь это смертельное поветрие обошло стороной (несомненно, что к счастью: в Париже, говорят, умирало по 600 душ человеческих каждый день), но путешествия стали делом смертельно опасным.
А теперь я стар, и хотя разум мой еще крепок, но дни мои сочтены, и ноги мои едва держат мое дряхлеющее тело. Так что доверяю тайну моего клада этим листам хлопчатого пергамента (по иронии судьбы именно на таком пергаменте была написана та самая Книга, которая привела к бедам, которые были описаны мной выше). Не знаю, кто будет моим читателем.
Эпилог, оставшийся эпилогом
All I ever wanted All I ever needed Is here in my arms (Depeche mode "Enjoy the silence")
Продолжение главы "Последний лист" романа У. Эко "Имя розы".
...Мне остается только молчать. О quam salubre, quam iucundum et suave est sedere in solitudine et tacere et loqui cum Deo! (**) Скоро уж я возвращусь к своим началам. И я уже не верю, что это будет Господь славоносный, как говорили мне аббаты моего ордена, или Господь великой радости, как уповали давешние минориты, а может быть, даже и не Господь милосердия. Gott ist ein lautes Nichts, ihn rührt kein Nun noch Hier (***)… Скоро уж я поступлю туда, в наиширочайшую пустыню, совершенно гладкую и неизмеримую, где подлинно честное сердце изнывает в благостыне. Я погружусь в божественные сумерки, в немую тишину и в неописуемое согласие, и в этом погружении утратится и всякое подобие, и всякое неподобие, и в этой бездне дух мой утратит самого себя и не будет больше знать ни подобного, ни неподобного, ни иного; и будут забыты любые различия, я попаду в простейшее начало, в молчащую пустоту, туда, где не видно никакой разности, в глубины, где никто не обретет себе собственного места, уйду в молчаливое совершенство, в ненаселенное, где нет ни дела, ни образа.
В скриптории холодно, палец у меня ноет. Оставляю эти письмена, уже не знаю кому, уже не знаю о чем. Stat rosa pristina nomine, nomina nuda tenemus (*).
